Адрес: Гагаринский переулок, 25
Проектная организация: «Курортпроект», мастерская № 7
Проект реставрации: фирма МАРСС
Архитекторы: Дмитрий Размахнин, Сергей Плужник, В. Михайлов, Э. Миль, Т.Серебренникова, М.Калашникова, Р.Григоревский, К.Кузьменко, Л.Смирнов, З.Миронова, Михаил Хазанов
Инженеры: Н. Бобчова, А. Корсак, Д.Бойко, С. Кашаев
Интерьерные работы: «Строймонтаж»
Заказчик: ООО «Газкомплектброкер»
2000-2008

наше мнение

Когда Гагарин слетал в космос, кто-то из иностранцев спросил: «Где вы взяли парня с такой голливудской улыбкой, такой рабоче-крестьянской биографией и такой аристократической фамилией?» А другой иностранец, проезжая по Москве, удивился, что в честь парня уже успели назвать переулок. Правда, уже в 1962 году его спешно переименовали – в улицу Рылеева. Хотя жил здесь совсем другой декабрист – Свистунов…

Вся эта свистопляска с именами (в 1994 году переулок снова стал Гагаринским) на удивление не противна. Может быть, просто потому, что и Гагарин, и декабристы – ценности в общественном сознании не только безусловные, но и необычайно обаятельные. И кто-нибудь из поэтов-шестидесятников непременно должен был их объединить – если не Вознесенский, так Городницкий. «Неся нас в разные края, рванутся тройки, словно лайнеры на взлете»…

Архитектор Хазанов наследует шестидесятническим идеалам всю жизнь. Но в своей новой работе он запрягает не только трепетную тройку с лайнером, не только кавалергардов с бумажными солдатами, но даже и голливудскую улыбку. Стеклянный фасад изогнулся в ней не один раз, и зрелище получилось вполне кинематографическое: арбатские переулки не просто отразились в этом зеркале, но многократно умножились. Что перевыполняет задачу по «средовому подходу». Ну, а то, что в этих отражениях они слегка исказились, так и это понятно: среда тут давно уже не заповедная, вокруг – доходные дома да цековские башни. Впрочем, им этот аттракцион только на пользу.

Но подлинным чудом приходится признать не этот средовой сюрреализм, а то, что особняк Свистунова был – вопреки обычаям – не снесен и построен заново, а любовно отреставрирован. Вплоть до того, что сгнившие фрагменты дерева (особняк – деревянный) аккуратно изымали и заменяли новыми. Может показаться, что ничего сверхъестественного ни в фасадах, ни в интерьерах нет. Но и это – правда истории. Дом был построен по «образцовому» (сиречь – типовому) проекту, а фасады оставили ровно такими, какими они реставраторам достались – второй половины XIX века (как раз когда тут и жил Свистунов, а к нему приезжал Толстой, собиравший материалы для несостоявшегося романа «Декабристы»). То же и в интерьерах – паркет отреставрировали, стены (как и полагалось в ту эпоху) покрасили, разве что изразцовую печку пришлось собирать.

А от дворовых построек все равно ничего уже не осталось. Поэтому все, что сделал Хазанов, было топографическим вышиванием. Новый корпус встал ровно по задней линии усадьбы, забор вывесили консольно, чтобы не рубить корни деревьев, а компромисс между сохранением пространства памятника и выжиманием полезных площадей был найден в виде газона, который с улицы плавно перетекает в холл здания. Днем, когда фасад зеркалит, двор углубляется отражением, вечером же внутренний свет просвечивает стекло и видно, как садик заходит внутрь…

Тут еще стоит добавить, что и Гагарин, и декабристы были ценностями вполне официальными. То же, что сделали Хазанов с Мудровым (и новый дом – радикальный, и старый – честный), в нынешней ситуации – чистое диссидентство.

Николай Малинин

мнение архитектора

 Архитектор Михаил Хазанов:

Редкий случай, когда объект удается довести до звона. У нас таких «долизанных» - три за всю историю. Один уже не существует - это клуб на Брестской, второй – ГЦСИ на Зоологической, и теперь вот еще офис в Гагаринском. Мы интерьеры, как правило, отдаем заказчику на откуп, это для меня самая легкая жертва. Но тут заказчик не противился нашим идеям.
Когда мы пришли на это место, ситуация была очень неблагополучная: весь контекст неровный. С одной стороны - памятник архитектуры, с другой - глухой брандмауэрный торец доходного дома, во дворе все было снесено: осталась трансформаторная и два каких-то хозблока. Контекст «разбомбили» еще в 60-70-е годы, когда стали появляться точечные высотные объекты, вроде соседнего дома. Большие объекты, имевшие хозяйственное использование, доходные дома сохранялись, а мелкая застройка в центре квартала исчезла. Москва стала городом неуправляемых пустырей.
У нас была проблема исторического двора. Городская усадьба на то и усадьба, что у нее очень большая дворовая территория. Эта территория должна была уходить вглубь квартала, который постепенно, еще в старые времена, весь был застроен каретными сараями, дровяными и угольными складами. В 1920-е они были приспособлены под коммунальные квартиры. Такая живая сердцевина участка…
Мы долго думали и решили, что надо сделать стеклянную стену. Надо было решать проблему освещенности помещений, да и глухих стен вокруг уже хватало. Для Москвы характерны глубинные прорывы, а нам предстояло «зацементировать» перспективу двора. Вот мы и вышли из этой ситуации: по линии существовавшей застройки поставили прямой объем, а садик, который образовался между особняком и новым четырехэтажным объемом, поделили на две части стеклянной стеной. Теперь тут есть зимний сад – атриум и летний – двор особняка, как инь и ян. Днем, когда фасад зеркальный, двор углубляется отражением, вечером же внутренний свет просвечивает стекло и видно, как садик заходит внутрь. Такая игра в утро-вечер, зима-лето, садик ближе – садик дальше. Такое пульсирующее состояние отвечает характеру мегаполиса и одновременно решает проблему деструктуризации местного контекста.
Но, не дай Бог, этот прием будет транслирован 250 раз. Это не рецепт, а придуманный именно для этого места ход. Мы сами вводили в обиход все эти выражения про рефлексию и сокрытие нового в отражениях, но, честно говоря,  в другом историческом городе, я легче соглашусь с новоделом. В Юрьеве-Польском или Новгороде Великом он мне меньше будет мешать, поскольку не разрушит целостность среды. А Москва с ее пульсом, мозаичностью, активностью требует своих решений. В данном случае отсутствовало ощущение плотности городской застройки, необходимой для центра. И было ощущение разрушения, которое мы побороли.

Интервью Марии Фадеевой, ноябрь 2008

Архитектор Дмитрий Размахнин:

Начинали для одного заказчика, под одну функцию, согласовали эскиз, начали стадию «П». Потом он года полтора гулял по заказчикам, его продавали, передавали, пытались менять, естественно... Все покушались на эту волну, в 2002 году-то гнутое стекло было технологическим изыском, это сейчас каждая третья фирма его делает... Многие пытались проект пересмотреть, но мы настояли на своем. И, слава богу, возник, в конце концов, заказчик, который согласился построить так, как мы спроектировали.
Функция была офисная изначально, старый дом шел под репрезентативную функцию. Место, конечно, непростое, вокруг – жилые дома, никому не нравится, что идет стройка, а она еще и занимает часть сквера, хотя он и раньше был обнесен заборчиком, а внутри трансформаторная подстанция стояла. Деревья были какие-никакие – вид из окна...
Новый дом окружен одними ограничениями, можно сказать, что он вырос из них, поэтому - такой. Во главе угла - исторический памятник, объект культуры, дом декабриста Свистунова, а, значит, охрана по полной программе. А еще Щусев жил в этом домике, может, он поэтому и сохранился хоть в каком-то виде. Ну, была к нему пристроечка хозяйственная советского времени, но совсем никакая, типовуха типовухой. Реставрация этого дома была очень корректная, в чистом виде, все по-честному, качественно. Мы туда и не ходили, четко разграничив: это их, а это наше.
Но, помимо реставрации, важно было воссоздать границы усадьбы. Сыграть в типологические исторические элементы. И мы к этому отнеслись с пониманием. Тут нет никакой фальши, это было по-настоящему интересно. Стена – гнутая ширма, эдакая игра между присутствием и отсутствием, она как бы есть, и ее как бы нет. Она отражает всю сложность города: тут же и доходный дом класса «Б», и цековское жилье, и школа, и храм. Смесь достаточно бурная. И наша гнутая волна – это как бы занавес, он одновременно и исчезает, и отражает, и искривляет. А сам дом при этом – прячется. Эта кривая делит садик на две части: одна – под открытым небом, другая – за стеклом. Но там тоже есть трава, поэтому получается естественное продолжение садика. Днем это, правда,  не очень заметно. Сама идея этой линии пришла быстро, причем - одновременно всем, кто был на площадке. У нас же тогда шли большие театральные проекты, и в голове все эти эффекты сидели. Занавес раздвинулся, а за ним - некое действо.
Приятно, что почти ни одного дерева не срезали. Там даже забор из-за этого консольно вывешен – чтобы корни не рубить. Некий парафраз исторического забора, но при этом он современно висит в воздухе. А стоит забор по периметру землеотвода, там вообще живого места нет, ловили сантиметры на всем.
Внутри хотели сделать open space, но там площадь настолько мала, а инженерные аспекты существуют везде, поэтому от open space остались условные единицы. Например,  идея этой постепенной проницаемости. Днем экран отражает, потом наступает вечер, отражающая способность постепенно уходит, начинают проступать внутренности…
Гнутые элементы стекла равны и, тем не менее, составляют кривую, полностью сопрягаясь, как по размерам, так и по шагам. Да, была задача удешевить, унифицировать – поэтому у каждого стеклянного фрагмента одинаковая кривизна.
За волной начинается второй контур. Помещения, которые выходят в атриум, у них остекление от пола до потолка. А те, которые выходят на обратную сторону, они тоже со сплошным остеклением, но там другая фишка – стеклянные экраны. Там балкончик вывешен и - отражающее стекло. Потому что рядом жилой дом. И днем этот экран дает интересный эффект: дома вы не видите, там отражается небо, деревья. Практически мираж, призрак.
Главный вход в историческое здание с пристроенной веранды, но есть еще два  боковых входа. Новое здание связано со старым стеклянным переходом. Дальше – некий парафраз ГЦСИ, красный лифт. Одно время хотели найти старый кирпич, но не совсем получилось. С улицы красной стены не видно, это чисто интерьерное решение. Лишь поздним вечером, если свет горит, то оно читается. С лифтом игра была на нюансах:  гибкость, жесткость, конструктив. И получился скелет, ископаемое такое тело. Стекло на системе, которая в Москве еще не применялась ни на одном объекте. По сути это простая адаптация спайдерной системы, но без прокола стеклопакета. Вертикальная стальная стойка и две точки, на которых стоит пакет. Есть небольшие швы, но без переплетов.
По первому этажу, поддерживая идею «исчезающего дома» и «проникающего пространства», хотели сделать стеклянными не только внешний фронт и второй контур, но и стены коридоров. Как-то расширить маленькое пространство, чтобы со всех сторон было стекло, стекло, стекло... И частично это реализовано: первое стекло, входим – второе, за ним третье, коридорчик…
Кирпич клинкерный на фасаде, щелевой, но габариты настоящие – не плитка. Навесной фасад, ныне запрещенный. Кирпич качественный, бельгийский, кладка тоже качественная, поэтажная раскреповка на металл. Наверху - стеклянный пол, выходим на зеленую кровлю, там опять небольшой кусочек стеклянного пола. Предполагаем, что люди будут выходить гулять, опять же - пятый фасад. И одно из условий согласования: компенсационное озеленение. Теперь у людей красивый вид из окон.
Входной тамбур висит в воздухе. Тоже консоль. Стеклянный кубик. Стены внутри  отделаны корианом - красным и серым. Хотя сначала в проекте была штукатурка.

Интервью Марии Фадеевой, ноябрь 2008

Реставратор Григорий Мудров:

Проект на самом деле давний. Но у нас вообще работа медленная. Мы с Михаилом Давидовичем начали ее много лет назад, и как-то так сразу получилось, что это игра на поле двух видов архитектурной деятельности. Нового проектирования и реставрации. Хотя в ткани исторического города это абсолютно неизбежно. Многие вещи, так или иначе, существовали как ансамбли. Это, может быть, слишком красивое слово. Зачастую простейшая какая-то, незавидная мелкая городская усадьба и не задумывалась как серьезный ансамбль, но не бывало такого, чтобы господский дом даже очень маленькой городской усадьбы существовал сам по себе. В нем всегда были  второстепенные  элементы: каретные сараи, дома для служб, для прислуги. Если усадьба купеческая, там же хранилась и самая ценная часть того, что подлежало продаже или перепродаже. То есть, это одновременно и офис, и склад, и жилье, и все что хотите.
А так судьба этого дома - самая простая и, вместе с тем, безумно характерная. Построен он по типовому, «образцовому», как тогда говорили, проекту. Но «образцовый проект» диктовал, как правило, только фасад. После пожара 1812 года Москва была стремительно отстроена, выгорев на 80%, такими вот домами - деревянными в каменном оформлении. К сожалению, до нас дошли единицы и каждый из них - почти уникум. Причем строили деревянные дома не по бедности, а потому что люди 19 века были абсолютно уверены, что в дереве жить здоровее, чем в камне. И так оно, скорее всего, и есть. И часто мы видим, что Останкинский дворец или дворец в Кусково построены в дереве. Но это не из-за того, что Шереметьевы были бедными людьми. Это, во-первых,  летние дома, но есть и не летние деревянные в большом количестве (усадебный дом в Покровском-Стрешневе, например). А вспомогательные здания при этом каменные.
Этот дом - то же самое. Домовладение по бывшей улице Рылеева огромное, участки с 21-го по 27-й принадлежали как раз Гагариным. Они стали его распродавать, разделив на 4 или 5 участков. Этот участок был продан последним, и его застроили лишь в 1819 году. Хозяйка - то ли купчиха, то ли вдова коллежского асессора, губернская секретарша Марья Семеновна Алексеева. Таких, неожиданно оказавшихся при деньгах, вдовушек хватало тогда не только в Москве, но и по всей России. Почему он известен как «дом декабриста Свистунова», это еще смешнее. Он жил там в 1860-е годы, уже отбыв и каторгу, и поселение, и еще некоторое время пожив в центральной России. Дом же к тому времени был достаточно старым и не очень модным, и с маленьким домовладением, поэтому продавался, по всей видимости, чрезвычайно дешево. И он купил этот дом в 1863 году и всего 4 года там прожил. А у нас ведь порушили безумное количество памятников  только потому, что в них, к сожалению, Пушкин не заходил, или Герцен с Огаревым не отмечали свое тезоименитство. Способ спасения был один: найти хоть кого-нибудь, причастного к освободительному движению или к крестьянской войне под руководством Емельяна Пугачева. Или вот замечательный ресторан «Скалкино» в Петровском парке чудом сохранился - только благодаря тому, что Владимир Ильич там с какой-то речью перед кем-то выступил... А другие рестораны Петровского парка исчезли, а этому просто повезло, потому что на нем тут же повесили доску. Соответственно, здание тут ж попало в памятники как объект, связанный с жизнью и деятельность Ленина, а это вообще святое, это не замай вплоть до кончины Советской власти.
А этому домику повезло с декабристом. Я, правда, о существовании такого декабриста узнал только тогда, когда нам этот дом достался. А он же еще неоднократно продавался, а самое, конечно, любопытное, что в 1912 году его приобрел Алексей Викторович Щусев. У которого, как это часто бывает у зодчих, тут были одновременно и жилище, и мастерская. Жил он там до конца 30-х годов, и все шедевры - Наркомзем, Мавзолей – все это здесь. И для меня этот фактор был чрезвычайно любопытен. А так -  обыкновенная реставрация! Ну, когда человек делает аортокоронарное шунтирование в 101-й раз, ну чего у него спросишь? Да сделал, как сделал. То, что это шедевр мастерства, что нужно быть великим хирургом, чтобы это сделать, это ж уже не в счет. Но несколькими фактами эта работа была все-таки любопытна.
Вообще, с деревянным домом работать очень тяжело, потому что дерево, к сожалению, материал, который обладает свойством терять свои физические кондиции. Остановить его разрушение невозможно. В чем проблема Кижей и прочих настоящих деревянных памятников? В том (мало кто берет смелость сказать), что дерево, из которого эти памятники собраны, убито безвозвратно. Его физические кондиции не возвратить. Это все равно, что взять из музея Тимирязева чучело тушканчика и начать вдруг делать реанимацию. Но хоть чучелом, хоть тушкой - бесполезно. Почему, собственно говоря, многие известные китайские или японские вещи существуют уже в 3-5-ой реинкарнации? При этом они не потеряли тех признаков, какие имели первые ипостаси. И даже 10-я копия пользуется таким же авторитетом, как и первая. А самое худшее в творчестве - это руководство принципами. Принципы нужны, но, когда правда жизни принципы разрушает, от них надо освобождаться. Я не за беспринципность, но здесь важны принципы моральные, а принципы творческие зачастую аморальны... Наш принцип подлинности – замечательная вещь. Главный результат работы любых реставраторов, любых музейщиков – сохранение подлинности объекта. Но зачастую это физически невозможно. У всего есть свой срок жизни. И иногда этой подлинностью надо поступиться ради того, чтобы сохранить более высокое качество.
Нет, не то, чтобы на этом объекте мы камня на камне не оставили. Наоборот, была тончайшая работа. Мы умудрились не раскатать этот дом, а самые подгнившие и плохо сохранившиеся вещи просто выпиливали и вставляли новые вставки. Это была тончайшая ювелирная работа. И все остальное собиралось также по крохам. Когда мы туда пришли,  то увидели, что какие-то хозяева в начале 1990-х годов попытались сильно историзировать интерьер, который на тот момент был никакой. Налепили какие-то панели безумной красоты в стиле английской готики середины 19-го века. Но у реставратора  хороший глаз, мы такое быстро читаем, да и физически ясно, что этот материал мог быть взят только из зубоврачебного кабинета. Что это вовсе не гипс. А работа обклейщика такая, что за нее в 19-м веке руки бы оторвали.
На самом деле, настоящий жилой интерьер 19-го века, независимо от того, царствующая особа в нем обитала или вдова коллежского асессора, был очень прост. Корпусные крашеные в один цвет стены, тянутые карнизики и все. Вот что чаще всего мы встречаем. А тот дворцовый интерьер, который мы видим в музеях, он для жилья никогда и не служил. Он служил как парадный портрет для государственной политики, для демонстрации количества денег, который хозяин дома имеет и всего остального прочего. Представьте себе Большой Кремлевский дворец – да там плюнуть негде, а полы такие склизкие, как сказал Суворов в одном из фильмов, что хоть катайся на них! А поднимитесь как-нибудь (хотя это редко показывают) в собственную половину – там ничего нет, стены простые. То есть по настоящему жили в очень скромной обстановке.
Печи в большинстве своем были утрачены, кроме одной хозяйственной, которая не мешало. Но было ясно, из какого типа изразца они были сложены. Размеры печей вычисляли буквально по отпечаткам на стенах,   на паркете, на карнизах. А дальше происходила этакая сборка пирамиды Хеопса из груды развалин. Когда ты знаешь, из каких компонентов печь, что это, скажем, изразец калужского производства 18 х 24, а угловой – 18 х 24 х 7, и все это хорошо известно,  потому что в 19-м веке уже много типовых вещей делалось. И, зная отпечаток, ты просто подбираешь: ага, фасад 7 изразцов, щечки боковые в один изразец, зеркало выпуклое или вогнутое
А вот паркетик найти - это уже занятно. Потому что паркет первой половины 19-го века делался по месту и собирался так: сначала - черновой пол из щитов, а потом на него наклеивался лицевой слой толщиной 4-5 мм. Понятно, что такой паркет долгой эксплуатации выдержать не мог, даже домашней. Тогда поверх набивали новые паркеты… А мозаичные паркеты были очень дешевые для того времени. Обои же стоили безумно дорого. Потому что не знали, как печатать и их чаще всего рисовали. Обои - это показатель безумного богатства хозяина дома - до того, как не освоили печатную технологию и не стали их продавать на каждом углу. А так, по большей части, просто обклеивали белой бумагой стены, и на них какой-нибудь крепостной художник трафаретно-живописным способом наносил рисунок.
Фасад утратил значительную часть деталировки. Но он в поздней редакции, как раз на время Свистунова, не первоначальный. Но мы не стали убирать этот слой, потому что правильнее не придумывать архитектуру, а взять хоть поздний, но подлинный слой. Это же тоже правда жизни. Иначе мы все памятники архитектуры получим в неком усредненном виде, не отличимые друг от друга. Главное - это избежать вымысла. Чем больше правды и меньше вымысла, тем правильней твоя работа. Мы же часто видим в Италии или во Франции ренессансной или готической эпохи памятники, где только фрагменты вытащены - и все. Не из-за того, что денег не хватило или воображения. А именно для того, чтобы подчеркнуть, что ничего, кроме подлинного, вам здесь не предъявляют. А все остальное будет просто в нейтральный серый цвет покрашено. Поэтому мы в отношении фасада оставили ту редакцию, которая по сути дела до нас дошла – с не очень масштабной и не очень хорошей лепниной. А того, что было все-таки утрачено, сохранились фотографии, и мы на их основании его и вытащили.

Интервью Марии Фадеевой, ноябрь 2008

мнение критики

 Мария Фадеева:

Пройдясь по Гагаринскому переулку, можно увидеть архитектуру почти всех этапов формирования облика Москвы. Есть тут и слободская церковь святого Власия XVII века, и усадьбы, возведенные после пожара 1812 года, и доходные дома конца XIX века, и довоенные советские постройки, и брежневские «цэковские» башни. Можно обнаружить даже несколько примеров экспериментов 1990-х. Как будто бывшее название переулка — Долгий — подразумевало не столько его длину, сколько будущую историю существования. Теперь в этот калейдоскоп добавился еще один элемент, отвечающий своему времени, — офисное здание во дворе дома декабриста Свистунова (Гагаринский пер., 25).
Старинный дом — это часть маленькой усадьбы, построенной после пожара 1812 года некоей вдовой по так называемому образцовому (то есть типовому) проекту. Свистунов жил тут в 1860-х, а в первой четверти XX века дом занимал автор мавзолея Ленина Алексей Щусев. Офисное же здание появилось на месте рабочих бараков, в свою очередь заменивших после революции усадебные служебные постройки.
Работу авторов проекта из 7-й мастерской ЗАО «Курортпроект» можно назвать ювелирной. Здание офиса заняло тот же самый г-образный участок, что и постройки 1920-х, но с одним добавлением: по диагонали «буквы» здесь поставили волнообразную стеклянную зеркальную ширму, выполняющую маскировочную функцию.
Как объяснил «Пятнице» главный архитектор проекта Дмитрий Размахнин, в 2002 году, когда начиналась работа, в мастерской занимались театральными проектами, поэтому и решили сделать своеобразный занавес, отделяющий старое от нового. Ширма разбила сад на летнюю, открытую, часть и зимнюю, оказавшуюся в атриуме. Там уложено покрытие с искусственной травой, где могут отдохнуть сотрудники.
Это покрытие становится видно только вечером, когда внутри горит свет, днем же зеркальное стекло отражает улицу. Виден в ширме и задний фасад старинного домика. Благодаря изогнутости стекла отражение повторяется несколько раз, и кажется, что здесь целый ансамбль, а не одно-единственное здание. Кстати, сам особняк честно отреставрирован с сохранением прежних размеров и старых деревянных конструкций, восстановлен и частично сохранившийся фасадный декор середины XIX века. За эту часть работ отвечала компания «МАРСС».
Несколько раз повторяется и отражение соседней кирпичной «башни» 1970-х, которая в зеркале ширмы превращается в средневековый форт. Архитекторы пытались компенсировать ее жителям изменение вида из окон, и для этого вырастили на крыше нового дома траву. По крыше будут гулять работники офиса, а летом, может быть, здесь появится садовая мебель.

Мария Фадеева. ЮВЕЛИРНАЯ РАБОТА. В зеркальной стене офисного здания в Гагаринском переулке отражаются дома разных эпох: от усадьбы начала XIX века до брежневской «башни». «Ведомости Пятница», № 45 (132), 5 декабря 2008
http://friday.vedomosti.ru/article.shtml?2008/12/05/14091

видео:
http://www.vedomosti.ru/video/50_250