Офисное здание на Большой Почтовой
Проектная организация: Экопроект +
наше мнение мнение архитектора мнение критики ваше мнение
Офисное здание на Большой Почтовой. Фото: Владислав Ефимов
Офисное здание на Большой Почтовой. Проект
Офисное здание на Большой Почтовой. Проект 2
Офисное здание на Большой Почтовой. Вид с Бакунинской улицы
Офисное здание на Большой Почтовой. Фото: Григорий Ревзин
Офисное здание на Большой Почтовой. Фото: Григорий Ревзин
Офисное здание на Большой Почтовой. Фото: Григорий Ревзин
Офисное здание на Большой Почтовой. Фото: Григорий Ревзин
Офисное здание на Большой Почтовой




Адрес: Большая Почтовая, 36
Архитекторы: Дмитрий Бархин, Надежда Басангова, Ирина Горелова, Людмила Максимова; при участии Андрея Бархина
Конструктор: Владимир Саратовский
Гипсовые детали: Атанас Иванов
Модель женской маски: Вячеслав Котов
2005

наше мнение

Я шел по Бакунинской и вдруг на углу с Большой Почтовой увидел красивый старый дом. «Вдруг» - потому что совершенно отчетливо помнил, что ничего такого тут не было. «Старый» - потому что с колоннами, пилястрами и облезающей штукатуркой. «Красивый» - потому что очень приятных пропорций, да и детали прорисованы с большим вкусом. Вот только было их такое бешеное количество, что я решил, что это какая-то очень творческая реставрация.

А потом пришел на «Золотое сечение» (ежегодный смотр-конкурс московской архитектуры), и вдруг вижу: он! И подпись: «2005 год, архитектор Бархин». Все стало ясно. Это новый дом, просто построил его едва ли не единственный в Москве человек, который не только знает классическую архитектуру, но и строит ее. И строит так, что все лужковские новоделы отдыхают. Банк на Новинском бульваре: приемный внук Палладио и Жолтовского. Офис «Самсунга» на Якиманке: оригинальная вариация на тему Лидваля. Трио в Погорельском переулке: доходный дом в духе неоклассики, и два особняка – один под Баженова, другой - под Жилярди.

Все это – архитектура очень эффектная (а, значит, симпатичная широкому зрителю), и при этом – очень ученая (а, значит, интересная профессионалу). Но почему именно ее выбрал человек, чей дед построил «Известия» на Пушкинской, чей отец воспитал половину нынешних звезд, а сам он в молодости проектировал Новокировский проспект? Бархин отвечает честно: «Дорвался». В том смысле, что полвека мы были лишены «архитектурных излишеств», а теперь можем себе позволить и человеческий масштаб, и красивые детали, и любую цитату.

Цитирует наш дом прежде всего Баженова – несохранившийся особняк Прозоровского на Полянке и первую версию дома Долгова на Мещанской. Те же пропорции, пилястры, наличники, фризы… Но почему именно их? На это Бархин отвечает удивительно свободно: «Да люблю я их, вот и все!» И это поразительно. Пару лет назад я анализировал дом «Арт-Бля» в Лёвшинском переулке, пытаясь понять, откуда он такой взялся. И вдруг с облегчением понял: да ниоткуда! Ничем он не мотивирован – ни средой, ни функцией. А только любовью зодчих к таким вот раблезианским формам. Но то была архитектура остросовременная, дерзкий вызов городу. Здесь же – наоборот, стилизация под исторические образцы. Но она столь же свободна, как и дом «Арт-Бля» - и сам факт того, что это возможно, не может не радовать.

Другой вопрос, какими откровениями дарит нас эта свобода. Счастье, что есть люди, которые искренне любят и знают такое. Но когда они такое строят, они неизбежно попадают в поле идеологическое, на котором резвятся лужковские новоделы. Такое попадание для художника чревато. Если человек в 60-е, скажем, годы, искренне не любил Пастернака, то он все равно об этом молчал, чтобы не навредить. И не кричал, что Пушкин лучше. Бархин же кричит. Слава богу, что сегодня можно себе это позволить: Пастернаку (в нашем случае – зодчим «Арт-Бля») вреда не будет. Но пытаясь перекричать архитектуру современную, Бархин и сам берет слишком высокие ноты. Которые, во-первых, должны быть внятно мотивированы,  во-вторых, приведены в стройную систему, а в-третьих, обеспечены качеством строительства. А если этого нет, тогда к чему вся эта эрудиция? Просто ради памятника памятнику?

Конечно, диалог с историей сам по себе увлекателен. А помимо Баженова, в этом доме есть и палаццо Тьене, и вичентинская базилика, и Малый Трианон, и палаццо Питти. В общем, настоящая энциклопедия деталей. Но от энциклопедии никто и не ждет логики: там слова соседствуют по алфавитному принципу. Здесь же как раз сочетание деталей вызывает массу вопросов. Причем, эти вопросы не про то, было ли такое в истории (ну и что, если не было?), а про то, возможно ли такое по законам добра и красоты. Может ли, например, под пилястрами, опирающимися на сложные по рисунку базы, быть такой плоский цоколь? Могут ли такие мощные колонны с муфтами нести такой легкомысленный балкончик? А муфты – брутальные, мужественные – хорошо ли они сочетаются с «девичьими» коринфскими капителями? И зачем между окнами первого и второго этажей такое нагромождение деталей, убивающее стену? А главное: согласуются ли палладианские пропорции эдикул с пропорциями стеклопакетов?

Все это, конечно, спор эрудитов, нормальному человеку достаточно того, что дом сочный, яркий и живой. Просто обидно, что явно противостоя нынешним московским поделкам, он дрейфует в ту же сторону и тянет за собой всю великую традицию.

Николай Малинин. ТЫСЯЧА И ОДИН ДОМ. Дмитрий Бархин. Офисное здание. «Штаб-квартира», июнь 2005

мнение архитектора

Дмитрий Бархин:

- В классической архитектуре есть известные правила, по которым развивается форма. И с ними можно работать. А современная архитектура идет от наших замечательных конструктивистских композиций – но это вещи абсолютно авторские, они могли быть созданы лишь единожды. Тогда люди боролись за каждую линию. Лисицкий, Малевич рисовали, веря в истинность, в совершенство линий, которые они проводили. А когда из этого делается приемчик… Вот я сейчас открою у Лисицкого композицию № 156 и получу результат… О, как это здорово!
- А разве Ваша интерпретация Баженова и Палладио – не такой же «приемчик»?
- Нет, это диалог. Например, дом на Почтовой - это долгий разговор о Малом Трианоне. Эта тема есть у Старова, у Баженова – в кордегардиях Михайловского замка. А меандровый пояс «приехал» из Вероны, там есть одна потрясающая церковь, где трехчетвертные пилястры разрезают плоский меандр. Там, правда, глубина больше, а тут немного не хватает, поэтому пилястры кажутся плосковатыми. Но в солнечный день там очень правильная тень!
Эдикулы – они с палаццо Тьене, причем в натуральную величину. Правда, тут ионическая капитель, а не композитная, как у Палладио. И муфт у него в натуре – пять, а я решил сделать четыре – как на палладианских чертежах! Вот это и есть диалог.  Эдикулы Палладио «перевез» в Москву на дом Тарасова Жолтовский, так что я - в диалоге и с ним. Он, кстати, перевернул пропорции палладианского палаццо, и, на мой взгляд, сделал  гармоничней. Вот что такое творческий диалог!
Балясины на аттике взяты с базилики Палладио в Виченце, чертил, сверяясь со слайдами. А базы колонн – античные. Потому что классических баз в Москве много, скучно… А мне хотелось сделать не простую классическую базу, а удивительную, показать ее зрителю. А шары сделаны на ножке, потому что мне всегда казалось, что шары с ограды Пашкова дома «прилипли» к столбам.
- Но не слишком ли много деталей, Дмитрий Борисович? Возникает ощущение перебора, перегруза…
- Дело все в том, что у нас слишком мало возможности строить архитектуру. Один раз строим, поэтому хочется сделать все и сразу. Выполнить как можно больше интересных деталей, в натуре, разных... Надо пользоваться такой возможностью, тем более, когда заказчик этого хочет!  Если бы мы строили десяток домов в год, то не было бы этих проблем. Там бы я одну тему использовал, тут – другую. А тут от волнения – наяву ли это? – иногда просто немеешь.
- Но вы же можете сэкономить, сделав меньше деталей.
- Могу, но нет такой художественной задачи. И, вообще, не надо бояться этой перенасыщенности. Нам не свойственны  лаконизм и пуританство. Мы и наши предки - широкие люди, мы любим нарышкинское и елизаветинское барокко. И дом на Почтовой сделан именно так: максимально свободно. И цвет, кстати, нарышкинский – красно-белый.
- Но про лужковскую архитектуру тоже можно сказать: «свободно сделано»?
- Хорошо, что свободно, проблема в том, что неграмотно! С другой стороны, талантливая архитектура тоже не укладывается в рамки учебника. На максимальную свободу были способны единицы – Микеланджело, Борромини… Борромини сочинял и новую пластику, и новые детали, но это очень рискованная вещь, она чревата неудачами. Совсем не всегда изменение в рисунке деталей приносит успех их автору. Как известно, «не все, что позволено Папе римскому, позволено простому католику».
- Да! Вот и мне, например, кажется, что такое обилие деталей на современном здании – на той же Почтовой - выглядит как аппликация. При этом их так много, что они загромождают стену…
- Пространство между окнами я  загромоздил сознательно. Сочная такая тяжесть, правда ведь? И ничем не обоснована, кроме моего художественного чувства. Да, тут я перетяжелил немного, сейчас бы мог, наверное, убрать. Хотя XVIII век должен был сделать именно так! Ведь когда реставрировали здание Сената в Кремле, отломали три четверти деталей. Ложки, балясины, гирлянды – это все утрачено, кронштейны с подвесками пообломаны. Все зачищено, язык потерян - и получился такой вот советский Сенат.
А при такой могучей пластике меандрового орнамента, при такой пластике капителей, как тут, на Почтовой, нужна была соответствующая выразительность остальных деталей. Я даже перелепил вал из лавра на базе – чтоб он был покрупнее. Ну да, пилястры плосковаты, не хватает рельефа, получились немножко изображенными. Не сообразил доложить полкирпича, чтобы вынос баз можно было увеличить - хотя доштукатуривал пьедесталы за свои деньги.
- Вот я и говорю: разве качество строительства не компрометирует классику?
-  Качество строительства никакого отношения к архитектуре не имеет!
- А как же небрежная кладка, которая не дала объема?
- Когда я рисую эскиз фасада, я всегда знаю под этим рабочку. И могу сказать, что это нарисовано так, как надо. А выполнено - да, может быть, чуть хуже. Но я рабочих заставляю исправлять все ошибки в монтаже лепных деталей! А полазили бы вы по лесам, которые шатаются! Тут добиться грамотной детали – уже подвиг. Вообще делать архитектуру страшно трудно. Это политая кровью вещь!
- Но вы же несете ответственность за то, что получается в итоге.
- Да вы смеетесь! Я несу ответственность только за качество картинки! Я могу только нарисовать максимально лучший проект с максимально лучшими деталями. И, конечно, авторский надзор.
- Тогда зачем же метать столько бисера, растрачивать свою эрудицию и нервы – зная, что дом может быть сделан некачественно?
- А что делать? Ну, облицовывайте алюкобондом. И у архитекторов прошлого бывали объекты, реализованные некачественно. Возьмите капители в усадьбе «Тайцы» Старова!

Николай Малинин. КЛАССИЦИЗМ КРОМЕ ШУТОК. Архитектор Дмитрий Бархин: «Все радуются, что теперь можно не рисовать!» «Штаб-квартира», 2006, № 3 (43)

мнение критики

Григорий Ревзин:

Дом Дмитрия Бархина на Почтовой улице отличается просто замечательным качеством деталей. Таких композитных капителей в Москве не было лет пятьдесят, а честно сказать, и в сталинской архитектуре таких не было. А базы пилястр? Такой лепки базы в русской архитектуре не было просто никогда, это античная римская база. А сандрики с этими рустованными колоннами! Это фасад, автор которого бесконечно любуется и восхищается каждой деталью, которую ему удалось туда вставить.
Более внимательное рассматривание композиции приводит к странному ощущению, что здесь, пожалуй, ни один фасад, а сразу два. Есть – баженовский, с четырьмя пилястрами, с характерными «сережками» на иониках, развитым карнизом с барочными раскреповками, с обелисками и шарами над каждой пилястрой. А есть еще один, образованный сандриками бельэтажа и двумя колонками крыльца. Последний достаточно буквально цитируют палаццо Тьене Палладио, делая это с несколько измельченной аффектацией (у Палладио – четыре камня руста на колонну сандрика, у Бархина – пять). Я бы сказал, что этим двум фасадам даже тесно на одном доме, тесно до такой степени, что консоли, поддерживающие сандрики второго этажа, откровенно «наползают» на ушастые картуши, оформляющие окна первого, создавая не вполне гармоничный эффект.
Мне кажется, что два эти фасада встретились на одном от полноты чувства (еще вернусь к вопросу о том, какого), но возможно и иное объяснение. Фасад этого дома представляет его дворцом классицизма, но у него есть и интерьер, и этот интерьер решительно отличается по типологии от русских классических дворцов. Вместо вестибюля с парадной лестницей, ведущей в бельэтаж, нас встречает на входе «пьяно террено» итальянского палаццо, то есть самостоятельный этаж с декорированными деревянными потолочными балками, достаточно низкий и обрудованный под некоторую не вполне интерьерную функцию – то ли лавку, то ли помещение для стражи. Этот типологический сдвиг можно было отразить и на фасаде – так появляется Палладио.
(...) В каком-то смысле в обоих зданиях Бархин играет в одну и ту же игру. Он не просто строит классическое здание, он начинает какую-то замысловатую, очень изысканную и ученую игру с разными эпохами, как бы домысливая за архитекторов прошлого то, чего они почему-то не сделали (так у Баженова появляются римские античные базы), и сталкивая классические языки разных эпох. Баженов встречается с Палладио на Почтовой улице в Москве, французский архитектор достраивает дом из итальянских деталей через сто пятьдесят лет после того, как эти детали сделали, а потом все это переделывается под исследовательский центр «Бенеттона» на улице Радио. При том, что Бархин тщательно следит за общей согласованностью композиции, его дома оказываются какими-то странными раритетами, не то чтобы невозможными в рамках классического архитектурного языка, но возможными в каких-то крайне удивительных условиях.
Из всех московских классицистов Бархин, пожалуй, в наибольшей степени «профессор». Он говорит очень правильным классическим языком, не позволяя себе ни помпейских фантазий Михаила Белова, ни пиранезианской деструкции Михаила Филиппова, ни эклектического засушивания формы Ильи Уткина. В этом смысле, казалось бы, он в наименьшей степени способен сказать что-то про себя, про свое время – только про свое знание прошлого. Но мне кажется, что в этих двух домах сказано довольно много.
Понимаете, они выглядят так, будто их построил очень давно какой-то эрудит, занесенный в крайне далекие от классики пространства. Скажем, из Италии в дебри Амазонки. Он играет сам с собой в сложную игру ассоциаций и столкновений, заставляя на своих фасадах высказываться своих тайных постоянных собеседников – Палладио, Баженова, французское рококо и итальянский маньеризм. И они беседуют, как атланты и кариатиды на фасадах Растрелли. Их разговора никто не понимает, кроме него самого, но это его мало смущает. Оказавшись в своей далекой тмутаракани, он упоен самой возможностью с ними поговорить. Мне кажется, что именно это чувство Бархина и переполняет. Он и ощущает себя эрудитом классики, занесенным только не в географическую, а во временную тмутаракань, бесконечно удаленную от классики. И это вполне современное мироощущение.

Григорий Ревзин. РАЗГОВОР НАЕДИНЕ С СОБОЙ. Дмитрий Бархин. Дома на Почтовой улице и улице Радио. «Проект Классика», XV/XVI-MMV (18.12.2005). Полная версия текста здесь

ваше мнение

Московский житель №2 | 5286 дн. 22 ч. назад
Согласен с автором статьи. Здание не походит на современные «новоделы». Конечно возникает ощущение перегруженности деталями, но в данном случае такое решение вполне оправданно и придает зданию некое очарование.
Перейти к обсуждению на форуме >>