Адрес: улица Кашенкин луг, 7
Архитекторы: Андрей Чернихов, Наталия Щербакова
Конструкторы: Михаил Кармин, Борис Теппер
Заказчик: Комитет по образованию г. Москвы
Финансирование: бюджет правительства Москвы
1996 - 2000
наше мнение
- Он аутист.
- Что это за болезнь? Какие у нее симптомы?
- Он создал собственный мир.
Это цитата из фильма Барри Левинсона «Человек дождя». Все, кто его видел, более или менее представляют себе, что такое аутизм. Проблема только в том, что это «более или менее» можно с равным успехом отнести не только к обывателям, но и к медикам. Определенные пути интеграции аутиста в жизнь мировой наукой нащупаны, но по большому счету мир аутиста так и остается его «собственным миром». Это что-то вроде сна, с которым можно как-то совладать, но объяснить все равно невозможно.
Поэтому о самом главном - о том, насколько архитектура Центра по реабилитации детей, страдающих ранним аутизмом - способна помочь ребенку, мы сказать не готовы. Не готовы к этому и специалисты. При всей противоречивости их оценок, все они сходятся в том, что говорить об этом рано. А неспециалисты быстро раскололись на два лагеря. Первые говорят: «Да в этой школе и нормальный свихнется!» Вторые: «А почему для нормальных такого нельзя не построить?» Так или иначе, но экстравагантность архитектурного события очевидна, и после «Наутилуса» это первая вещь, которая вызвала столько споров.
Конечно, принципиального архитектурного прорыва тут нет. В сущности это привычные объемы, только эффектно декорированные. Ну, есть несколько кривых стен, но вообще-то внутри все достаточно спокойно. Даже более спокойно, чем снаружи. И связано это не только с тем, что денег хватило только на фасады (из бюджета в 5 млн. долларов, дошло до стройки только 3,6), но и с ощущением того, что навязывать что-либо аутистам было бы опрометчиво. «Кленовый сироп должен быть раньше блинчиков. - твердит Дастин Хоффман. - Если его принесут после - будет поздно». И поди разбери - почему.
Некоторые ходы, впрочем, кажутся точными. Так, например, один из коридоров превращен в мини-улицу: мостик, фонари, зелень. То есть, привыкайте, ребята, к городу. (Похожую идею воплотил архитектор Маноло Нуньес-Яновски в Бельгии: превратил внутренний двор аналогичной школы в действующий макет городской площади). В стеклянном цилиндре предполагается «храм-лес»: чтобы зелень шелестела, птицы пели и ежики шуршали. Громадный светлый атриум тоже должен создавать иллюзию пребывания на воздухе. Кому-то, конечно, его раздырявленные стены покажутся неуместной пародией на детский рисунок, кому-то вообще атриум представляется пространством суицидальным (впрочем, все эти дыры надежно застеклены), автор же всего лишь «хотел создать такую архитектуру, которая бы собственным излучением создавала что-то невидимое и неощущаемое, воздействуя на подсознание». Как оно реально воздействует на ребенка-аутиста - опять-таки неясно, но по уверениям некоторых взрослых-неаутистов, атриум вполне располагает к медитации.
Будут ли работать все эти идеи - покажет время. В любом случае, опыт этот уникален. Мировая архитектура практически не знает зданий подобного назначения (во всем мире главным в работе с аутистом является просто наличие персонального преподавателя, а уж как там пространство организовано - дело десятое). То есть, все архитектурные решения - какими бы спорными они не казались - есть прямое следствие неординарной задачи. Вряд ли они могут иметь развитие, в архитектурном отношении это здание такая же маргиналия, как постройки Гауди или Хундертвассера - но кто откажет им в обаянии? Если мир состоит не только из здоровых людей, то и архитектура имеет право быть ненормальной. В «Человеке дождя», кстати, дух прогресса воплощает герой Тома Круза - деловой, красивый, современный, но симпатии зрителя все равно на стороне тормозного Хоффмана.
Конечно, любой зодчий может окунуть свои кисти куда завещал Окуджава и расписать свою постройку почище Василия Блаженного, но выглядеть это будет, скорее всего, наивно. Как наивно звучит такая, например, сентенция: «Цвета: зеленый, желтый, синий, светло-серый, совместно с белым, придают зданию легкий, веселый и бодрящий вид». Все эти цвета (а также оранжевый, сиреневый и еще множество оттенков) щедро применены в этом здании и вид придают ему действительно именно такой. Цитата же взята из книги Чернихова Якова - гениального художника 20-х годов, «Пиранези конструктивизма» и родного деда автора здания.
В отличие от деда, который не построил почти ничего, Чернихов-внук строит много и, как практик, конечно знает, что краска облезет через пять, в лучшем случае - через десять лет. То есть, мысль «сделать нашу жизнь ярче» посредством краски глубоко утопична. Но, с другой стороны, именно пафос эксперимента подобную затею вполне оправдывает. Уже одно то, что Чернихов вообще отважился что-то предложить, достойно уважения. Но есть и другое: при всей своей радикальности и эксцентричности это здание есть продукт абсолютно цельный. Цельный именно в своей необычности. Можно, конечно, сказать, что это какая-то додекафония, но внутри нее все замечательно сгармонизировано. Образ дома соответствует новизне самой задачи; яркие краски подходят причудливым формам; гипсокартон, из которого сделаны внутренние перегородки - отвечает вычурности прорезанных в нем окон. И т.д.
Несоответствие тут, пожалуй, одно, и о нем говорил, кстати, Чернихов Яков: «Любой цвет, любая окраска сооружения хороша в том случае: <...> 2. Если окружающие здание постройки имею цветовую увязку между собою». Вот этого нет как нет: вокруг скучнейшая, ординарнейшая застройка. Цвет - мутно-серый, грязно-красный, бледно-желтый. Но ясно, что фантазер и мечтатель Яков Чернихов видел будущее исключительно в «бодрящих» тонах, так что этим заветом можно было и пренебречь.
Николай Малинин. КАМЕННЫЕ БЛИНЧИКИ В КЛЕНОВОМ СИРОПЕ. «Независимая Газета», 6 апреля 2001
мнение архитектора
Архитектор Андрей Чернихов:
- Аутисты это дети, которые а) не знают мир, б) которые его не хотят знать, 3) которые его боятся. Они непредсказуемы. Это не дауны, не ДЦП, не потеря речи или зрения, где все описано, и известно, что надо сделать. Тут же - все педагоги теряются. Подводишь его к фонтану Гауди: «Вот это можно?» - а он отвечает: «А бог его знает. Один в бешенство придет и начнет ногами сучить, а другой будет умиротворенно сидеть и рукой водить».
Но аутизм подвержен реабилитации. От тяжелой стадии можно прийти к средней, от средней - почти к норме. В тяжелой форме аутисты вообще не воспринимают внешний мир. Видеть его не хотят. Больше 2-3 м пространства не воспринимают. Можно, конечно, сделать белую коробку, набросать игрушек... Но можно попробовать и другое... Они же тут находятся от 4-5 лет до 15-ти, и это для них может быть как постепенно раскрывающаяся модель. Пусть в 5 лет он не обращает внимания на мир, но в 10 начинает прозревать.
Архитектурного решения этой проблемы в мире практически нет. Мы сделали уникальную вещь, практически дуриком, как все на Руси. На Западе аутизм это персональная педагогика, там на одного аутиста – один педагог. Там госцентры, хотя есть и частники. Они строят очень маленькие школы, или просто переоборудывают.
Маноло Нуньес сделал в Бельгии дом для детей с разными типами заболеваний. Понимая, что город они не понимают, он сделал внутри здания маленький город. Там периметр двора - это такой старый еврогородок. Парфенон в качестве вентвыхода и т.д.
Атриум: зачем такой громадный отапливаемый объем? Для ощущения пребывания на свежем воздухе. Потому что прогулки для 30-40 человек трудны в нашем климате, где лишь 4 месяца являются благоприятными для пребывания на открытом воздухе.
А стены - разные: справа ордер, а слева великан пришел и все поломал. Масштаб сбит специально: это свобода и дисциплина. И это пребывание между ассиметрией и строгой классической симметрией - хорошо.
Я понимаю, конечно, что дети-аутисты не собираются любоваться архитектурой. Я хотел создать такую архитектуру, которая бы собственным излучением создавала что-то невидимое и неощущаемое, воздействуя на подсознание. Рассчитать ничего нельзя, можно только предугадать.
В три часа ночи заканчиваю рисунок двух фасадов. Третьего и четвертого нет. И вдруг впервые в жизни начинаю ощущать, что ухожу. Ухожу совершенно четко. И понимаю, что если уйду, то уже не вернусь. Это не мистика, это состояние, известное всем художникам.
Пошел спать.
Интервью Николаю Малинину, март 2001
мнение критики
Григорий Ревзин:
В Музее архитектуры продолжается программа формирования коллекции современной архитектуры. После трагической "Катыни" Михаила Хазанова музей решил принять в коллекцию нечто противоположное. Противоположностью оказалась исключительно веселая школа Андрея Чернихова на улице Кашенкин Луг. Мотивация веселья в том, что эта школа -- для аутистов.
Школа для аутичных детей -- известное среди профессионалов сооружение. В сентябре ее открывал Юрий Лужков, а в начале нынешнего года в неблизком заснеженном 19-м павильоне Сокольнического парка Андрей Чернихов был за это произведение удостоен звания "Лучший дизайнер года" на выставке "Дизайн-2000". После чего его выдвинули на Госпремию и есть основания думать, что через месяц он ее получит. Почести и регалии архитектором заслужены. Школа действительно производит сильное впечатление.
Улица Кашенкин Луг, где она расположена, не потрясает архитектурными излишествами. Честно сказать, она производит впечатление совершенной безнадежности. Это такая архитектурная ситуация, когда кажется, что мир полностью замкнут убогими пятиэтажками, отделением милиции, видом своим ясно намекающим на нежелательность встреч с законом, и длинным бетонным забором со свалкой за ним. И никакого выхода из этого замкнутого мира нет.
Чернихову достался типовой элемент этого архитектурного ансамбля -- местное здание школы. В результате получилось самое отвязанное здание русской архитектурной деконструкции. Фантастически яркое и цветное. Ни одной прямой стены, ни одного прямоугольного окна. Гуляющие карнизы, разлетающиеся колонны, яркие смешные рисунки на стенах. Если разделять эту эстетику, то нельзя не восхититься ее последовательностью. Как будто не настоящий домик, а мультяшный. Диснеевский.
В этой истории три составляющих: дети, архитектор и городские власти. Когда смотришь на это здание, то первым делом задаешься вопросом о том, как же Юрий Лужков, лично патронировавший проект, это пропустил. Для него архитектура -- всегда так серьезно, а настроение постройки Чернихова можно обозначить не просто как исключительную веселость, а как воинственную беззаботность.
Причина -- в аутичных детях. Можно представить себе, как архитектор убеждал московские власти принять именно этот проект. "Это ведь, знаете, для детей.-- Вы тут кого растить собрались, москвичей или хулиганов? -- Это совсем необычные дети. Это, знаете, аутисты. Они талантливые, но они живут в своем мире, и совсем не хотят из него выходить...-- Совсем? -- Да, знаете, ничего не хотят знать про наш мир...-- И про нас -- тоже ничего? -- Про всех, знаете. Совершенно замкнуты в себе.-- Да, беда... А это вот, что вы тут принесли-то, оно поможет? -- Вот американские психологи утверждают... Наши подтверждают... Должно помочь.-- Понятно. Ну что ж... Кашенкин Луг -- там не видно. Давайте строить".
Ход действительно кажется убедительным. Вот есть детский мир. Дети много рисуют, и все у них там скачет, пляшет, все очень яркое и цветное. А кругом так серовато, типовые дома, свалка, отделение милиции -- одно слово, Кашенкин Луг. Я бы на месте ребенка тоже в этот мир не стремился. Нечего тут ловить. И эта простая мысль понятна любому чиновнику, который ведь тоже когда-то был ребенком, а теперь вот как все обернулось. Собственно то, что нарисовал Андрей Чернихов -- это вид пятиэтажки как если бы ее нарисовали дети. И замысел его предельно понятен: создать такое место, которое ребенок ощутил бы не чужим и враждебным, а продолжением себя. Школа не то чтобы вводит ребенка в наш мир -- она просто заставляет этот мир потесниться и расширяет детский.
Но если бы все было только так, то это было бы не произведение архитектуры, а медицинский инструмент. На самом деле, стоит посмотреть на здание, и становится понятно, сколько в него архитектор вложил именно себя, своей свободы, своего переживания счастья. Эта вещь органична не только по своей функции. Она исключительно органично вырастает из сознания постсоветского архитектора. Потому что жил себе этот архитектор и строил типовые дома. И внутри себя все время лелеял одну мысль -- послать все это куда подальше, и взорвать аутичный мир спального района чем-то таким абсолютно отвязанным и хулиганским. Что и произошло.
В каком-то смысле все советские архитекторы жили в состоянии аутизма. Появление этой архитектуры -- факт столь же художественный, сколь и социальный. В школе у меня был учитель физкультуры, изверг и садист, и спасения от него не было никакого. Всех хоть сколько-нибудь талантливых детей он мордовал до полной потери интереса к окружающему миру, и учителя по другим предметам, которым нужны были дети для побед на олимпиадах, разглядев кандидата, сразу вызывали родителей и требовали добыть медицинскую справку, освобождающую от физкультуры. Это наш российский способ выращивания необычного, и он универсален. У нас, как выясняется, может возникнуть необычная интересная архитектура. Но по медицинской справке.
Григорий Ревзин. Шедевр по справке. «Коммерсант», 18.05.2001
В.Касаткин, директор Центра психолого-медико-социального сопровождения детей и подростков:
Не правильно было бы говорить об этом здании в отрыве от его назначения. Но каково оно, это назначение? Понятно, что оно было построено специально для учреждения, которое будет оказывать психологическую и педагогическую помощь детям, страдающим ранним детским аутизмом (далее - РДА), но как эта специфика учтена в архитектурном решении? Это особая функциональность, подбор материалов, экологические или эстетические требования?
Особенность ребёнка, страдающего РДА, заключается прежде всего в том, что он не вошёл подобно нам в мир людей, а сохраняет некоторое состояние равнодушия и индифферентности, оторванности от, скажем так, нашего общего мира, вызывающего у нас самих различные чувства, приятные и неприятные, наполненного словами, смыслами и интересами. Если что-то из «внешнего мира» и находит отклик в его душе, то скорее всего за этим последует чувство тревоги и дистресса. Ребёнок словно ушёл в себя, заперся в психологическом коконе, сквозь который к нему трудно пробиться. В этом собственно и заключается суть любого терапевтического или педагогического подхода: заинтересовать ребёнка с РДА хоть чем-то во «внешнем» мире, вызвать его чувства, а уже после этого можно говорить о диалоге, когда есть говорящий и слушающий. Как кажется нам. специалистам, работающим в этом здании, архитектор, его создавший, сознательно, но также, скорее всего, и интуитивно, сумел создать не просто здание, но некоторую среду, способную оказывать терапевтическое воздействие на детей с РДА. Прежде всего, это воздействие заключается в том, что здание не может никого оставить равнодушным. При этом соблюдён очень важный баланс: не будоражить глаз и воображение, но не оставлять равнодушным, а это существенная разница для ребёнка с РДА. Будоражить и шокировать - значит вызывать тревогу и заставлять ещё глубже уход ить в себя, здесь же речь идёт скорее о возникающем желании пошире открыть глаза.
За счёт чего это происходит? Наверное сложно это описать в полной мере, ведь единственное, что нам известно доподлинно - детям страдающим РДА там нравится, комфортно, они хотят приходить вновь. А выделение нами тех или иных архитектурных решений, оказывающих терапевтическое воздействие - скорее плод нашего собственного впечатления и теоретических размышлений, ведь восприятие ребёнка с РДА радикально отличается от нашего с вами.
Отметим основные элементы: пространство, форма, цвет, ритм.
ПРОСТРАНСТВО. На западе накоплен значительный опыт создания специализированных учреждений для детей с РДА. Принято считать, что желательно использовать маленькие помещения (не будем здесь вдаваться в теоретические рассуждения почему), и большинство учреждений устроены именно таким образом; атмосфера ко-мерности, сдержанности. Здесь же мы видим использование сложного пространственного решения: есть маленькие традиционные кабинеты для специалистов, но также присутствуют большие залы, а кроме того так называемые разомкнутые пространства, со стеклянными стенами выходящими на улицу и прозрачными потолками, но эти большие и порой даже огромные пространства делятся за счёт использования перегородок и сложных форм. Меняя угол и точку наблюдения, в некоторых местах здания вам могут открываться неожиданные виды и перспективы обзора. Это создаёт впечатление некоего исследования мира, а главное вызывает желание такое исследование предпринять. Причём, что самое важное, и что удивило нас, специалистов, испытывавших поначалу тревогу и сомнения по поводу правомочности подобного подхода к использованию пространства для тяжёлых пациентов, у детей возникает именно интерес, но не страх и тревога.
ФОРМА. Привычное, а значит декартовое, прямоугольное, с другой стороны необычное с точки зрения взрослого человека, а следовательно неординарное, опирающееся на другие формы - вот та игра, которая находит своё отражение в архитектурном решении. Прямоугольное пространство нормирует, отсекает «лишнее», приводит к общему знаменателю. Ребёнок же с РДА неординарен с точки зрения взрослого, его восприятие и творчество не прямоугольно. А ещё. он недостаточно постиг пространство как таковое, включая пространство собственного тела, а значит быть может не стоит сразу его помещать в прямоугольные формы, «отсекать лишнее»? Тем более, что в архитектуре использованы не абстрактные формы, а так называемые «базовые», на которых построено человеческая культура; круг, квадрат, треугольник, волна.
РИТМ - это то, благодаря чему возникает временное измерение человека, подтверждающее его существование и объединяющее людей в этом мире. Время абстрактно и неуловимо, вообще говоря оно не существует как таковое, оно проявляется благодаря чему-то, что появляется и исчезает, обретается вновь, чередуясь с небытиём, пульсирует, если угодно. Есть движение, которое мы называем движением времени, но это на самом деле всегда движение некоего явления, которое мы отслеживаем, слухом ли, взглядом, или чем-то иным. Здесь мы говорим об архитектуре, и это прежде всего движение взгляда в пространстве, которое, направляемое формой и цветом, не описывает привычные прямые углы, которые мы даже не замечаем, а танцует, синкопирует в изломанном, но структурированном архитектурном мире.
ЦВЕТ. Он достаточно органично заполняет пространство и дополняет формы, одновременно усиливая внутренний ритм архитектурной композиции, подчёркивая тем самым измерение времени. И общее впечатление - маленькая модель мира, но мира человеческого. Человек объединяет пространство и время, и воспринимает себя в единстве этих категорий, собственно поэтому он человеком и является. Находясь в данном архитектурном сооружении можно это почувствовать и увидеть, а значит войти в человеческий мир.
В.Касаткин. АРХИТЕКТУРА КАК ВРАЧЕВАНИЕ. Ежегодник МААМ. 2002
Григорий Ревзин:
Это здание — школа для детей-аутистов. Построил ее Андрей Чернихов уже давно — шесть лет назад. Дом выдвигали и на Госпремию, и на все возможные архитектурные и дизайнерские премии, и он много чего получил. О нем писали и говорили, разговор все шел вокруг проблем аутизма и терапевтического воздействия архитектуры. Там еще в этот момент показали по телевизору фильм «Человек дождя», и рассуждения как-то сами собой двигались в сторону того, как бы чувствовал себя Дастин Хоффман в интерьерах Андрея Чернихова.
Из-за этого архитектура дома получилась каким-то медицинским фактом. То есть все эти невероятно яркие цвета, фантастической формы окна, ломаные фасады, странные лестницы, атриум — это все продиктовано соображениями терапии аутизма. Я в принципе допускаю, что так оно и есть, но нельзя не заметить, что все эти формы страшно характерны для своего времени — для русских 1990-х годов. Возможно, лекарства и должны нести в себе стилистику эпохи, и в каком-нибудь, скажем, тетрациклине навсегда останется привкус болезненной сероватой мути брежневских времен, а в сменившем его сумамеде — несколько преувеличенной целлулоидной респектабельности рейганизма. Но это странно, лекарства — это все-таки наука, химия, а не художественные высказывания, они не должны так зависеть от времени. Все равно как если бы константа притяжения во времена Ньютона была равна 9,8 м/с2, а в сменившие эпоху Просвещения времена романтизма приобрела бы более неопределенное и таинственное значение.
В этом здании есть, во-первых, совершенно очевидное увлечение модной в 1990-х деконструкцией — Даниэлем Либескиндом, ранней Захой Хадид, Эриком Моссом. Именно деконструктивизм придумал, что здание — от общей композиции до формы окон — должно выглядеть так, будто тут сначала началось землетрясение, а потом замерло. Во-вторых, воспоминания о модном в 1980-х годах постмодернизме с его историческими цитатами. Один из фасадов дома с верхним рядом то ли колонн, то ли столбов — это какие-то театральные древнерусские хоромы. В-третьих, на Андрея Чернихова явно произвели большое впечатление распространившиеся в 1980-1990-х годах атриумные пространства. Хотя обычно они появляются в магазинах, офисах, гостиницах и музеях, здесь атриум появился в школе. Не то чтобы вовсе не уместный — нет такого общественного учреждения, которому помешала бы крытая городская площадь внутри него,— но сильно неожиданный в здании с такой функцией. В-четвертых, архитектор точно помнил, что русская архитектура должна вести свою родословную от русского авангарда, так что вставил в свою школу реминисценции из захватывающей борьбы треугольников, кругов и квадратов, которой так изысканно увлекался Эль Лисицкий.
Есть еще в-пятых, и это самое главное. Все это как-то по-детски нарисовано. С подчеркнутой наивностью открытых ярких веселеньких цветов. Как будто все эти разнообразные модные и важные прототипы просмотрел ребенок лет четырех-пяти и решил все это нарисовать цветными фломастерами, которые только вчера подарили. Или даже не так, а как будто папа подарил ему новые фломастеры и пытается показать, какие они замечательные, рисуя что-то свое, но так, чтобы ребенку это было близко и понятно.
Руководствуясь, естественно, своими представлениями о том, что близко и понятно ребенку. Знаете, авангард давно, еще в 1920-х годах, придумал свою мифологию ребенка. Сначала он эпатировал буржуазию, но довольно скоро наэпатировался и захотел, чтобы буржуазия его как-то поддержала материально, а она сначала не очень поддерживала. И тогда возникла замечательная отмазка: «Да, месье, вам непонятно, что я нарисовал. Но, месье, вспомните себя ребенком! Дети видят иначе, чем мы, взрослые. Детские рисунки, они же именно такие, как у меня». Русский авангард такими делами не увлекался, он обращался к сознательным борцам за построение нового мира, так что нам соответствующая риторика понадобилась только в 1970-х годах и приобрела тогда своеобразный вид: «Да, товарищ председатель, вы правы, формализм и фиглярничание. Однако по последним научным разработкам вот товарищей детских психологов выяснилось, что дети видят именно так. Поэтому есть мнение, товарищ председатель, что можно допустить в сфере дошкольного воспитания и воспитания младших школьников. В порядке эксперимента».
Не с «Человеком дождя» это надо сопоставлять, а с «Мэри Поппинс», с советским детским кинематографом 1970-1980-х. Когда вроде делается детский фильм, но на самом деле это монтаж шпилек партийным чиновникам. Вот так вот — весело и отвязно протащить все то, что вы нам запрещаете. Тут тебе и рок, и авангард, и сюрреализм, и политические аллюзии — все сразу, но немножко как в детском саду.
У меня, кстати, по ходу замечание по поводу особенностей советского двоемыслия. Общеизвестно, что советские люди думали одно, а говорили и делали другое. Однако то, что они говорили и делали, относилось к сфере взрослой жизни, и поэтому то, что они на самом деле думали, приобретало какой-то детский отпечаток праздника непослушания, где все приобретало несколько наивный характер. То есть хотя это были и очень хорошие мысли, но маленькие и коротенькие, как у Буратино.
В конце концов, главное, что мы знаем про аутизм,— это то, что аутисты создают свой собственный мир и нашим не интересуются. Честно сказать, когда гуляешь по улице Кашенкин луг, эта позиция кажется единственно разумной. Коробки типовых домов, отделение милиции, какая-то свалка за бетонным забором — серая безрадостная упаковка съеденной жизни. Ну что тут может быть интересным? Такое ощущение, что эта школа — ответ скорее не на вопрос аутистов (тем более что они, увы, не задают вопросов), а на наш. Взбодритесь, есть еще целый мир, в нем масса всего поразительного. Есть деконструктивизм, постмодернизм, атриумы потрясающих гостиниц, русский авангард — мир полон ярких и поразительных красок.
Это поразительный памятник. Он немного опоздал по времени, по духу он из советских, а не постсоветских времен. Он выражение тех взрослых, которые хотят быть как дети, потому что считают, что только в детском состоянии им позволяют делать то, что им нравится.
Очень наивных взрослых. Ну так и эта наивность — первое, что бросается в глаза. И в ней главное очарование. Теперь такой наивности не осталось. Это такое советское ощущение, что сейчас мы проживем все интересное, что сегодня происходит в мире, заново, весело и с детской непосредственностью.
Григорий Ревзин. ПРАЗДНИК НЕПОСЛУШАНИЯ. «Коммерсантъ-Weekend», 7 июля 2008
http://kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=907877&NodesID=8
